Thursday, 17 November 2005
Яблоки, тыква, корица -
Сладкий ноябрьский дар
На языке не искрится,
Если ты не голодал,
Если средь марева злого,
Знобкой сырой пелены
Пряно-медовое слово
Не снисходило во сны.
Чем бы тебя ни дарили,
Но на пороге зимы
Жаркою кулинарией -
Вот чем спасаемся мы.
Мясо, гранат, можжевельник -
Против метелей и льдов...
Нет, не надеждой, не верой -
Смертью существ и плодов.
Сладкий ноябрьский дар
На языке не искрится,
Если ты не голодал,
Если средь марева злого,
Знобкой сырой пелены
Пряно-медовое слово
Не снисходило во сны.
Чем бы тебя ни дарили,
Но на пороге зимы
Жаркою кулинарией -
Вот чем спасаемся мы.
Мясо, гранат, можжевельник -
Против метелей и льдов...
Нет, не надеждой, не верой -
Смертью существ и плодов.
Поезд, поезд, привычный плацкартный дом мой,
Не дано другого, да на этот жаловаться нечестно -
Проводник не выключил свет, кивнул, как старой знакомой:
Мол, пишите, не торопитесь, ночь длинна да дело известно.
Убаюкивают родные звуки: стук колёс, подстаканное дребезжанье.
За окном мелькают "-ичи", "-евки" да "-овы".
Только там и правильно, где прощаюсь и уезжаю,
Только там и выдохну, где вдруг позабуду слово.
На рассвете бледнеют звёзды, и чернила рыжеют,
И бумага пульсирует под буквенною коростой:
"Завершить бы стих, как умеет один Кенжеев...
До того умел Мандельштам, да, пожалуй, Бродский".
Не дано другого, да на этот жаловаться нечестно -
Проводник не выключил свет, кивнул, как старой знакомой:
Мол, пишите, не торопитесь, ночь длинна да дело известно.
Убаюкивают родные звуки: стук колёс, подстаканное дребезжанье.
За окном мелькают "-ичи", "-евки" да "-овы".
Только там и правильно, где прощаюсь и уезжаю,
Только там и выдохну, где вдруг позабуду слово.
На рассвете бледнеют звёзды, и чернила рыжеют,
И бумага пульсирует под буквенною коростой:
"Завершить бы стих, как умеет один Кенжеев...
До того умел Мандельштам, да, пожалуй, Бродский".
Книгу захлопнуть, чёлку длинную прищемив,
Выпить чаю за три рубля, дешевизне его подивиться,
В тусклом свете вагонном нарифмовать несбыточный миф -
Хорошо без жгучей обречённости ясновидца:
Языком мели, Емеля, из муки пеки пирожки,
Не зевай, следи, чтобы не подгорело тесто...
И забудь, что на берегу не знающей волн реки
Переводчик спросит за каждую букву в тексте.
Выпить чаю за три рубля, дешевизне его подивиться,
В тусклом свете вагонном нарифмовать несбыточный миф -
Хорошо без жгучей обречённости ясновидца:
Языком мели, Емеля, из муки пеки пирожки,
Не зевай, следи, чтобы не подгорело тесто...
И забудь, что на берегу не знающей волн реки
Переводчик спросит за каждую букву в тексте.
Ещё из "Каменной темы"
Thursday, 17 November 2005 09:50Дай с ладони право выжить рядом с тобой,
У реки Не, у нетканого полотна,
Где все камни зрячи, дождь - любовник слепой,
И сквозняк из прорубленного криво единственного окна.
Там, на острове смерти, напророченной наугад,
Упирается в сердце стрелка: "Иди сюда!",
И кладбищенскую ограду красит закат,
И, сбываясь, иные забываются города.
Не нужна, не нужна, неважно - выпал такой расклад,
Что январским железом не обожгусь, что соль медвяно-сладка.
Я смотрю тебе вслед, сияют камни, глаза болят,
Чаша полнится аконитом и ждёт глотка.
У реки Не, у нетканого полотна,
Где все камни зрячи, дождь - любовник слепой,
И сквозняк из прорубленного криво единственного окна.
Там, на острове смерти, напророченной наугад,
Упирается в сердце стрелка: "Иди сюда!",
И кладбищенскую ограду красит закат,
И, сбываясь, иные забываются города.
Не нужна, не нужна, неважно - выпал такой расклад,
Что январским железом не обожгусь, что соль медвяно-сладка.
Я смотрю тебе вслед, сияют камни, глаза болят,
Чаша полнится аконитом и ждёт глотка.